Категория: Статьи | Опубликовано: 11 декабря 2018 | Автор: Евгения Семеновна Абелюк
А.И.Солженицын. Глава из учебника Е.С. Абелюк и К.М. Поливанова
«Один день Ивана Денисовича»
В этом первом опубликованном (причем, в отличие от многих последующих произведений писателя, опубликованном в СССР) произведении Солженицына описан всего лишь один день одного заключенного.
Главный герой повести – Иван Денисович Шухов, «простой» заключенный Особого лагеря, носящий номер Щ-854, отсидевший уже 8 лет из своего 10-летнего срока. До ареста он был простым солдатом, а до этого простым крестьянином.
Подумайте, с кем из героев русской литературы ХIX и XX веков сближают эти черты героя Солженицына.
В лагерь Шухова привела дорога, общая для многих тысяч: в первые месяцы войны он попал в окружение, оказался в плену, через несколько дней оттуда сбежал, но когда попал к «своим», был обвинен в предательстве и шпионаже.
День Ивана Денисовича описан со множеством деталей и «бытовых» подробностей. Описана обстановка в бараке во время лагерного зимнего подъема: наледи на окнах, на стенах вдоль потолка – иней, дневальные выносят парашу, бригадир и помощник бригадира отправляются на хлеборезку и в штабной барак, приносят валенки из сушилки и пр. Рассказано об одежде заключенных (рубаха, бушлат, телогрейка, штаны с единственным карманом, который дозволялось иметь заключенному, на колене); о запрете на ношение какой бы то ни было другой одежды, и даже о порядке получения «казенной» обуви:
«Никак не годилось с утра мочить валенки. А и переобуться не во что, хоть в барак беги. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка <…>). Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему получил – с помбригадиром вместе в каптерку увязался) ботинки дюжие, твердоносые, с простором на две теплых портянки. С неделю ходил как именинник, все новенькими каблучками постукивал. А в декабре валенки подоспели – житуха, умирать не надо. Так какой-то черт в бухгалтерии начальнику нашептал: «…валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут». Мол, непорядок – чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлось Шухову выбирать: или в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки отдай. Берег, солидолом умягчал, ботинки новехонькие, ах! – ничего так жалко не было за эти восемь лет, как этих ботинков. В одну кучу скинули, весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли».
Обратите внимание, как из мелкого события вырастает картина жизни в лагере – рассказ о тех условиях, в которых Шухову случалось оказываться за восемь лет лагерного срока. А через эмоциональное сравнение (ботинки жалко, как жалко было лошадей, отданных в колхоз) Солженицын расширяет эту картину, и мы понимаем, что за плечами у Шухова не только лагерная жизнь, но и коллективизация.
"Щ-262" А.И.Солженицын "в костюме" зэка. 1960-е гг.
В этом небольшом фрагменте повести описывается и умение Шухова, не роняя собственного достоинства, постоянно искать средства к облегчению своего положения.
Умение Шухова, не роняя человеческого достоинства, приспособиться к тяжелейшим обстоятельствам жизни в лагере описывается во многих эпизодах повести. Приведите другие примеры.
В рассказе описаны и характеры надзирателей, и обыски при выходе бригад заключенных на работу и перед их входом обратно в зону, и мытье заключенными пола в надзирательской комнате штабного барака, и лагерная столовая, и лагерная еда, санчасть, получение посылок и так далее. Перефразируя хрестоматийные слова В. Г. Белинского, только на основе количества этих мелких черточек и деталей, мы могли бы с полным основанием назвать рассказ Солженицына «энциклопедией лагерной жизни».
Но Солженицын сообщает читателям не только бытовые детали. Особый лагерь – это мир со своими законами, не только теми, что диктует администрация, но и законами, по которым строится общение заключенных друг с другом. Существует здесь и своя субординация: «Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно – ступеньками идет. Буйновского не посадишь с миской, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже».
Многое в положении заключенного зависит от того, сколько посылок получает он из дому, кому из этой посылки и сколько отдает.
В лагере существует свой язык. В конце рассказа Солженицын помещает маленький словарь обозначений специфических лагерных понятий: БУР – барак усиленного режима, внутрилагерная тюрьма; КВЧ – культурно-воспитательная часть и другие.
Как в своеобразном Ноевом ковчеге, в Особом лагере солженицынского рассказа собраны самые разные заключенные, с непохожими судьбами и с непохожими характерами. Фельдшер Колька Вдовушкин, «студент литературного факультета, арестованный со второго курса», и даже настоящий румынский шпион «маленький чернявый молдаван», выразительно обрисованный «старик высокий Ю-81».
«Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не коснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали. Изо всех пригорбленных лагерных спин его спина отменна была прямизною, и за столом казалось, что он еще сверх скамейки под себя что подложил. На голове его голой стричь давно было нечего – волоса все вылезли от хорошей жизни. Глаза старика не юрили вслед всему, что делалось в столовой, а поверх Шухова невидяще уперлись в свое. Он мерно ел пустую баланду ложкой деревянной, надщербленной, но не уходил головой в миску, как все, а высоко носил ложки ко рту. Зубов у него не было ни сверху, ни снизу ни одного: окостеневшие десны жевали хлеб за зубы. Лицо его все вымотано было, но не до слабости фитиля-инвалида, а до камня тесаного, темного. И по рукам, большим, в трещинах и черноте, видать было, что не много выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем, не примирится: трехсотграммовку свою не ложит, как все, на нечистый стол в росплесках, а – на тряпочку стираную».
Естественно, что подробнее других описаны истории и характеры солагерников из 104-й бригады, которая, по словам Шухова, «как семья большая. Она и есть семья, бригада».
Сохранившийся в салехардской тайге лагерь сталинских времен 1990 г.
Бригадир – Андрей Прокофьевич Тюрин, его 19-летний путь по тюрьмам и лагерям начался с увольнения со службы в Красной Армии в 1930 году:
«…Мне тогда, в тридцатом году, что ж, двадцать два годика было, теленок. «Ну, как служишь, Тюрин?» – «Служу трудовому народу!» Как вскипятится, да двумя руками по столу – хлоп! «Служишь ты трудовому народу, да кто ты сам, подлец?!» Так меня варом внутри!.. Но креплюсь: «Стрелок-пулеметчик, первый номер. Отличник боевой и полити…» – «Ка-кой первый номер, гад? Отец твой кулак! Вот, из Каменя бумажка пришла! Отец твой кулак, а ты скрылся, второй год тебя ищут!» Побледнел я, молчу. Год писем домой не писал, чтоб следа не нашли. И живы ли там, ничего не знал, ни дома про меня. «Какая ж у тебя совесть, – орет, четыре шпалы трясутся, – обманывать рабоче-крестьянскую власть?» Я думал бить будет. Нет, не стал. Подписал приказ – шесть часов – и за ворота выгнать: А на дворе ноябрь. Обмундирование зимнее содрали, выдали летнее, б/у, третьего срока носки, шинельку кургузую. Я – раз…бай был, не знал, что могу не сдать, послать их: И лютую справочку на руки: «Уволен из рядов… как сын кулака». Только на работу с той справкой. Добираться мне поездом четверо суток – литеры железнодорожной не выписали, довольствия не выдали ни на день единый. Накормили обедом последний раз и выпихнули из военного городка».
Нашивки на петлицах командира полка в Красной армии до 1940-х годов, когда вновь были введены наплечные погоны.
Бригадир пользуется безоговорочным уважением Шухова: «…везде его бригадир застоит, грудь стальная у бригадира». «Кого хошь в лагере обманывай, только Андрея Прокофьевича не обманывай. И будешь жив», – думает Иван Денисович. Второй человек в бригаде – помощник бригадира, Павло, с Западной Украины, только в 1939 году присоединенной к СССР. Павло – «парень молодой, кровь свежая, лагерями еще не трепан, на галушках украинских ряжка отъеденная». Кавторанг (капитан второго ранга. –Авт.) Буйновский, «ходивший и вокруг Европы, и Великим северным путем», в лагере недавно и жить «пока не умеет». Сенька Клевшин – бывший заключенный Бухенвальда; в немецкий лагерь попал за три попытки бежать из плена , но никогда «в беде не бросит. Отвечать – так вместе».
Мальчишку Гопчика «посадили за то, что бендеровцам в лес молоко носил. Срок дали, как взрослому». «Этого Гопчика, плута, любит Иван Денисыч (собственный сын его помер маленьким, дома две дочки взрослых…». Фетюков, отец троих детей, «но как сел – от него все отказались, а жена замуж вышла: так помощи ему ниоткуда». Фетюков называется в лагере шакалом – он собирает выплюнутые окурки, в столовой дерется за недоеденные остатки в мисках, а с курящих членов бригады не спускает жадно-просящих глаз. «Срока ему не дожить. Не умеет он себя поставить» – не без жалости думает о нем Шухов.
Два похожие на братьев эстонца – «оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами». Один – «рыбак с побережья», другой – сын эмигрантов, вернувшийся из Швеции на родину учиться, немедленно арестованный, и попавший в лагерь. Вальяжный интеллигент Цезарь Маркович рассуждает о кино, о театре, о московской жизни и живет в лагере лучше других, потому что «богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, – и придурком работает в конторе, помощником нормировщика».
Рядом с Шуховым живут стукач Пантелеев (о нем Шухов ничего, кроме обозначения его занятия, не говорит), баптист Алешка, каменщик латыш Ян Кильдигс. В лагерях он «только два года, но уже все понимает: не выкусишь – не выпросишь». Кильдигс «без шутки слова не знает. За то его вся бригада любит. А уж латыши со всего лагеря его почитают как! Ну, правда, питается Кильдигс нормально, две посылки каждый месяц, румяный, как и не в лагере он вовсе. Будешь шутить».
Все заключенные так или иначе заняты в лагере вопросом, как выжить, уцелеть. И в солженицынском рассказе обозначено множество способов, к которым прибегают заключенные. Среди этих способов заведомо гибельные пути – пути «придурков», «шакалов», «стукачей» (за этими путями стоит потеря самого себя). Не поможет выжить несгибаемость кавторанга, или сломит его система, или он должен будет научиться мудрости лагерной жизни. Оптимальным, очевидно, представляется путь Шухова: он не упускает случая получить лишнюю миску каши или баланды, тщательно обдумывает, когда лучше съесть дополнительную хлебную пайку, но при этом и абсолютно бескорыстно делится печеньем, полученным от Цезаря, с Алешкой, следит за тем, чтобы получить миску, куда попала наиболее густая порция супа, но одновременно соглашается с тем, что «закошенная» им дополнительная порция достается кавторангу. В чем же принципиальное отличие позиции Шухова от позиции Фетюкова, что позволяет ему сохранять собственное достоинство, сохранять меру, приспособляясь к нечеловеческим условиям лагеря? Вероятно, таким стержнем остается для Ивана Денисыча не истребленное ни лагерем, ни колхозом умение работать: «так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули». Многие бывшие заключенные упрекали Солженицына, что изобразил он нереальную картину, никто не стал бы, рискуя и себя, и бригаду оставить без еды, продолжать класть стенку, но именно эта работа обеспечивает достойное самоощущение Шухова:
– Иди, бригадир! Иди, ты там нужней! – (Зовет Шухов его Андрей Прокофьевичем, но сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся. Не то, чтоб думал так: «Вот я сравнялся», а просто чует, что так)».
Именно это умение работать вопреки всему оставляет у читателя ощущение, что несмотря ни на что у Шухова есть надежда прожить оставшиеся дни в лагере и не умереть от голода, не совершая недостойных поступков.
«Засыпал Шухов вполне удовлетворенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.
Прошел день ничем не омраченный, почти счастливый».
1. Попробуйте объяснить, почему автор описывает всего один день жизни своего героя, причем день, по мнению героя «удачный».
2. Как вы можете объяснить последние две фразы рассказа: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…» Для чего нужно автору указание на високосные годы, выделенное в самом конце рассказа?
3. Подумайте, не напоминает ли позиция Шухова кого-нибудь из так называемых «маленьких людей», героев литературы XIX века?
В рассказе «Один день Ивана Денисовича» понятия «срок», «время» неоднозначны, в том числе, имеют символический смысл. А вместе с тем понятие «срок» может связываться с понятием «произвол» и рассматриваться как искусственные рамки, поставленные государством человеческой жизни, как проявление насилия над этой жизнью. Вместе с тем «срок» в рассказе – это и естественное время человеческой жизни, отпущенное человеку Богом. Время выступает в рассказе и как конкретно-историческая категория.
Тема самостоятельного исследования: Категория времени в рассказе «Один день Ивана Денисовича».
Творчество А. Солженицына в 1960–1970-е годы
Публикация «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире» была фактически первым обращением открытой советской печати к теме сталинских лагерей. Солженицын и его рассказ оказались в центре общественного внимания. Могло показаться, что с конца 1962 года начинается недолгий период его официального признания в Советском Союзе: его принимают в Союз советских писателей, «Новый мир» публикует его небольшие прозаические вещи (в том числе, в 1963 году «Матренин двор»), театры предлагают ему работать над инсценировками, радио просит предоставить главы для чтения, его приглашают на встречи руководства партии с деятелями искусства. В 1964 году Твардовский пытается добиться для автора «Одного дня Ивана Денисовича» высшей советской литературной награды – Ленинской премии за достижения в области литературы.
Но если и в 1962–1964 годах у Солженицына и его произведений, даже в редакции «Нового мира», находилось достаточное число влиятельных недоброжелателей, то после снятия Н. С. Хрущева, в октябре 1964 года, уже практически исчезает надежда не только на присуждение премии, но и на публикацию еще не напечатанных «В круге первом» и «Ракового корпуса».
В 1965 году при обыске, проведенном сотрудниками КГБ, у знакомых Солженицына изымается довольно значительная часть машинописного архива писателя.
И хотя после изъятия КГБ романа «В круге первом» эту понравившуюся Твардовскому вещь уже не было возможности печатать, Солженицын приносит в «Новый мир» часть «Ракового корпуса». Уже не очень рассчитывая на возможность публикации в журнале, он раздает экземпляры по разным местам, полагая, что они будут втайне перепечатываться и расходиться в «самиздате». Действительно, часть редакции категорически возражает против публикации в «Новом мире», даже и не пробуя отправить произведение в Главлит для цензурного разрешения. Однако Солженицын еще передает экземпляр и в секцию прозы Союза писателей – в результате ему предлагают чтение «Ракового корпуса» в Центральном доме литераторов в Москве, в ноябре 1966 года. Тогда же Солженицына приглашают читать на вечере в физическом институте им. И. В. Курчатова – в присутствии 600 человек он читает главы не только из «Ракового корпуса», но и из изъятого КГБ романа «В круге первом». После этого власти добиваются отмены других выступлений писателя, и все же еще одно выступление – в Институте востоковедения – состоялось: «час свободной речи с помоста пятистам человекам, тоже ошалевшим от свободы»[7]. – А. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».
Солженицын не только читает, но и публично опровергает клевету, которую про него всеми силами тайком распространяют на партийных инструктажах по всему Советскому Союзу (что сидел он по уголовному делу и многое другое).
Оригинал: slovesnik.org
Скриншот
«О, я кажется уже начинаю любить это свое новое положение, после провала моего архива! Это открытое и гордое противостояние, это признанное право на собственную мысль»[8]. – А. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».
Во второй половине 1960-х годов Солженицын завершает свою книгу «Архипелаг ГУЛАГ» – книгу обо всей советской системе лагерей. Создавая ее, он опирается не только на собственный опыт и рассказы тех, с кем встречался в тюрьмах, лагере и ссылке, но специально опрашивает всех, кого ему удается найти уже в 1960-х годах (227 свидетельств).
А.И.Солженицын 1960-е гг.
В трех томах он пытается представить всю историю советских лагерей и тюрем, с 1918 года и до положения лагерей уже после смерти Сталина; описывает аресты, обыски, допросы, условия содержания во время следствия и после суда, пересыльные тюрьмы, вагоны, в которых перевозили заключенных, воспроизводит подробности тюремного и лагерного быта, характерные приметы лагерного и тюремного начальства, надзирателей, караульных, конвойных. Отдельно описаны Соловецкий лагерь особого назначения 1920-х – начала 1930-х годов, строительство каналов. Рассказывается о поведении в лагерях уголовников, об их отношениях с осужденными по 58-й статье; специальные главы посвящены малолеткам и женщинам в лагерях. В «Архипелаге» описано множество человеческих судеб; особенно привлекают автора люди, не поддавшиеся унижающей, развращающей системе, сохранившие силы сопротивляться, превращавшие суд в обличение своих палачей, в лагерях искавшие не мест «придурков», а совершавшие побеги, или в начале 1950-х годов затевавшие лагерные забастовки и возмущения.
Тщательно исследует Солженицын, как шаг за шагом, от момента ареста, органы вынуждают арестованного действовать по их правилам. Сперва почти каждый надеется, что арестован по ошибке – вдруг освободят, и старается вести себя послушно, а далее, постепенно, человека лишают уверенности в себе, способности «защищаться» – арестованного оставляют без ремня и шнурков, помещают в камеру с уголовниками или в бокс, где невозможно ни стоять ни сидеть, а лежать запрещено, или, наконец, в камеру, где сочувствующий сокамерник оказывался «стукачом», и множество других методов «следствия»: непрерывные многочасовые допросы, допросы ночью, когда не дают спать, использование лжи и запугивания, угроз близким – все мыслимые и немыслимые средства физического и психологического давления, унижения. Результатом следствия оказывалось, что заключенный был готов дать любые, самые немыслимые показания о связях с разведками иностранных государств, о контрреволюционных организациях, заговорах – чем угодно, только бы прекратить следствие. Но на этом ничего не кончается: изо дня в день на пересылках и вагонах, в тюрьмах и лагерях все направлено на постоянное уничтожение личного достоинства, ощущения внутренней независимости, которые могли бы привести даже не к бунту, а к минимальному неповиновению.
Принципиальное отличие книги Солженицына от того, что писали о лагерях другие – изображение лагеря как неотъемлемой части, закономерного порождения всей советской системы. Вся страна в целом представляет своего рода «большую зону», которая живет практически по тем же законам, хотя и в несколько смягченном виде, что и малая зона – собственно территория ГУЛАГа.
К 1968 году Солженицын в основном заканчивает работу над «Архипелагом», которая велась, естественно, в условиях полной секретности. Экземпляр книги в микрофильмах был переправлен в Западную Европу: автор хотел, чтобы его труд, восстанавливающий память о миллионах невинно замученных, увидел свет, даже если с ним самим в СССР что-нибудь случится.
В 1968 году произведения «В круге первом» и «Раковый корпус» были опубликованы за границей.
В 1969 году Солженицына исключают из Союза советских писателей. В 1970 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе. Порочащие Солженицына статьи все чаще появляются в советских газетах. В 1971 году за границей выходит и первая часть многолетней работы писателя по исследованию истоков русской революции – роман «Август четырнадцатого».
Из «Записки Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР и прокуратуры СССР» в ЦК КПСС 27 марта 1972 года:
«Анализируя материалы в отношении СОЛЖЕНИЦЫНА, а также его сочинения, нельзя не прийти к выводу, что мы имеем дело с политическим противником советского государственного и общественного строя. Ненависть СОЛЖЕНИЦЫНА к Советской власти, его попытки бороться с ней прослеживаются на протяжении всей его сознательной жизни, в разное время отличаясь лишь методами, степенью активности и возможностями распространения чуждых социализму взглядов»[9].
Летом 1973 года КГБ удается обнаружить один экземпляр машинописи «Архипелага ГУЛАГ», который, вопреки запрету автора, тайно сохранила одна из машинисток, перепечатывавших произведение, Е. Воронянская. После допросов и изъятия машинописи пожилая женщина покончила с собой.
Солженицын отдает распоряжение немедленно начать печатание книги на Западе. В декабре первый том «Архипелага» выходит в парижском русском издательстве YMCA-Press. Кампания травли писателя в советской печати заканчивается 13 февраля 1974 года арестом, и по решению Президиума Верховного Совета СССР Солженицын был лишен советского гражданства и выслан из СССР.
Появление «Архипелага ГУЛАГ» на Западе оказало очень существенное влияние на общественное отношение к СССР. Видимо, репутация писателя, который первые разоблачения сталинизма делал еще в СССР и на страницах советского журнала, оказалась не менее важна, чем художественная выразительность произведения. Всему, что рассказал в своей книге Солженицын, поверили те, кто все предшествующие свидетельства о преступлениях советского режима, воспринимал как пропаганду врагов социализма и демократии.
С 1976 года Солженицын с семьей жил в США, продолжая работу, главным образом над романом «Красное колесо», как стало называться произведение о революции. Им были написаны и опубликованы «Август четырнадцатого», «Октябрь шестнадцатого» и «Март семнадцатого».
В начале 1990-х годов книги Солженицына были напечатаны в России, ему было возвращено гражданство, летом 1994 года он вернулся на родину.
Темы сочинений:
1. История страны в судьбах героев рассказа А. Солженицына «Матренин двор».
2. Вневременное и конкретно-историческое содержание понятия «праведник» в рассказе А. Солженицына «Матренин двор».
3. Образ дороги как образ народной судьбы в русской литературе и в рассказе Солженицына «Матренин двор».
4. Лагерь как модель советского общества в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
5. Изображение интеллигенции в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Дополнительная литература:
1. Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. – М., 1996.
2. Лакшин В. Иван Денисович, его друзья и недруги // Лакшин В. Пути журнальные: Из литературной полемики 60-х годов. – М., 1990.
Библиографические ссылки:
[1] Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования. – М., 1989. – Т. 3. – С. 243.
[2] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. – М., 1996. – С. 10.
[3] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 12.
[4] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 13.
[5] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 14.
[6] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 16–17.
[7] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 154.
[8] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 154.
[9] Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. – М., 1994. – С. 198.
Оригинал: slovesnik.org
Скриншот
См. также:
- 24.12.2009 Абелюк Е.С., Поливанов К.М. История русской литературы ХХ века // urokiistorii.ru
Абелюк Е.С., Поливанов К.М. История русской литературы ХХ века: Книга для просвещённых учителей и учеников: В 2 кн. – М.: Новое литературное обозрение, 2009.
Кн. 1: Начало ХХ века. – 296 с.: илл.,
Кн. 2: После революций. – 352 с.: илл.
Это пособие предназначено, в первую очередь, для преподавания литературы в старшей школе. Кроме основательности в подаче литературного материала учебник отличает то, что его главный предмет – биографии писателей и анализируемые произведения вписаны в широкий исторический и культурный контекст, что делает книгу своеобразным справочником эпохи, ориентированным далеко не только на филологов.
